Когда раскрывается наследие
Тишина в доме после поминок отца давила, как свинцовая туча. Мама стояла у окна, ее силуэт казался хрупким и потерянным. Она обернулась, ее глаза были красными от слез, но в них читалась какая-то странная решимость.
– Он тебе ничего не оставил, – сказала она тихо, почти шепотом. Голос дрожал. – Всё – старшему брату.
Я почувствовала, как внутри все сжалось. Не из-за денег или имущества – отец никогда не был богат. А из-за этой внезапной, ледяной несправедливости. Из-за ощущения, что меня оттолкнули, вычеркнули. Я молча кивнула, не в силах произнести ни слова. Казалось, ком застрял в горле.
Мама подошла ближе, ее дыхание было прерывистым. Она положила руку мне на плечо, но это прикосновение не несло тепла.
– Ты ведь не родная, – прошептала она так тихо, что слова едва долетели. – Я хотела рассказать раньше, да не решалась. Все эти годы… боялась.
Мир вокруг словно замер. Звуки – шум машин за окном, тиканье часов – исчезли. Осталась только эта фраза, вонзившаяся в сознание острым лезвием. *Не родная*. Я снова кивнула, машинально, чувствуя, как подкашиваются ноги. Ничего не сказала. Просто отвернулась и вышла из комнаты. Слова были не нужны. Вместо них внутри поднялась буря из боли, недоумения и странного, почти животного чувства – будто почва ушла из-под ног.
Через день, когда в доме воцарилась гнетущая пустота, я начала разбирать вещи отца. Старые свитера, папки с документами, коробки с гвоздями и винтиками – весь его скромный мир. В ящике старого письменного стола, под стопкой квитанций, мои пальцы наткнулись на плотный конверт. На нем четким, знакомым почерком отца было написано: «Открой, когда останешься одна».
Сердце бешено застучало. Я оглянулась – дом был пуст. Вскрыв конверт, я вытащила небольшой металлический ключ и сложенный листок бумаги. Развернула его. Строки, написанные рукой отца, плыли перед глазами:
*«Ты – единственная, кого я считал дочерью. По-настоящему. Я все оформил на брата, потому что так безопаснее. Для тебя. Но это – настоящее наследство. Мое доверие. Моя правда. Найди гараж №47. Там все, что я должен был тебе сказать. Там правда.»*
Ключ холодно блестел на ладони. Гараж №47. Я знала это место. Кооператив у старого вокзала, куда отец часто ездил, называя его своей «мастерской». Туда, где пахло маслом, металлом и его неуемной любовью к старым механизмам.
**Гараж №47**
Я не спала почти всю ночь. Записка отца крутилась в голове, как назойливый звонок, от которого невозможно избавиться. «Ты – единственная, кого я считал дочерью»… Эта фраза жгла сердце. Я перечитывала ее десятки раз, прижимала к груди, как святыню. И все равно не могла поверить. Не родная по крови, но единственная дочь в его сердце? Что он скрывал? Что означало «безопаснее»?
Утром, услышав, как хлопнула входная дверь – мама ушла в магазин – я решилась. Взяла ключ, аккуратно сложила записку обратно в конверт и, накинув темную куртку, вышла из дома. Адреса в записке не было, но направление было ясно: старый гаражный кооператив у железной дороги.
Дорога заняла около часа. Она была разбитой, ветер поднимал тучи пыли. Ряды гаражей, словно ржавые гробы, тянулись вдоль забора. Некоторые были заперты на висячие замки, другие – покосившиеся, заброшенные. Таблички с номерами едва держались, цифры стерлись от времени.
Я шла медленно, считая. Сорок три… Сорок четыре… Сорок пять… Сорок шесть…
Сердце колотилось, готовое вырваться из груди.
Гараж №47 стоял чуть в стороне, в тени огромного, постаревшего тополя. Серый, обшарпанный, ничем не примечательный. Я достала ключ. Он вошел в замок неожиданно легко, мягко, будто ждал этого момента годами.
Раздался глухой щелчок.
Я потянула на себя тяжелую железную дверь. Она скрипнула пронзительно и надрывно, словно протестуя против вторжения. Запах старого металла, пыли и чего-то еще, химического, едва уловимого, ударил в нос. Внутри царил полумрак, лишь тонкий луч света пробивался сквозь щель в прохудившейся крыше. Я нащупала на стене выключатель. Щелчок. Тусклая, пыльная лампа моргнула раз, другой и загорелась желтоватым, неровным светом.
И я застыла на пороге.
Передо мной была не просто мастерская.
Это была маленькая, тщательно организованная лаборатория.
Полки, заставленные старыми фотоаппаратами, микроскопами, папками с надписями, коробками с пленками, стеклянными банками с пожелтевшими этикетками, на которых угадывались химические формулы. На одном из столов – большая ламинированная карта города, испещренная аккуратными красными точками и соединяющими их линиями. В углу, под тряпкой, стоял небольшой, но прочный сейф. И прямо над рабочим столом, приколотая к доске, – фотография. Моя. Мне лет шесть, я сижу на ярко-красном велосипеде, смеюсь во весь рот. Та самая фотография, которую я считала потерянной много лет назад.
Под ней – знакомый почерк отца: «Моя девочка. Моя кровь.»
Ноги сами подкосились. Я опустилась на старый табурет. Руки дрожали так, что я сжала их в кулаки. Что это? Почему лаборатория? Почему моя фотография здесь, подписанная так… так по-отцовски, так кровно? Неужели мама ошиблась? Или… или правда была гораздо сложнее?
Сначала я не понимала, что вижу. Но чем дольше я смотрела, чем больше предметов различала в тусклом свете, тем сильнее нарастало чувство нереальности происходящего. Я встала и начала осторожно осматриваться. В одном из ящиков стола, под стопкой технических журналов, моя рука наткнулась на толстую тетрадь в плотном темно-синем переплете. На обложке – одна единственная буква: «Л.» Сердце екнуло. Я открыла наугад.
*«1 мая. Сегодня она упала с качелей. Рассекла коленку. Плакала, но недолго. Сказала: «Я сильная, как папа». Не знал, что можно плакать от счастья и гордости одновременно…»*
*«6 сентября. Официально отказался от участия в активной фазе эксперимента. Больше не буду в этом участвовать. Но записи храню. На всякий случай. Доказательства могут понадобиться.»*
*«11 ноября. Маша – не знает всей правды. Я не сказал ей. Никогда. Они дали нам ребенка, уверяли, что все легально, все официально. Сирота. Но потом начались странности. Внезапные «проверки здоровья». Письма без подписи с намеками. Телефонные звонки в ночи. Я чувствую, что это не просто бюрократия. Я больше не верю им. Не верю их обещаниям.»*
*Им?* Кому «им»? Ледяной ком сжал горло. Меня усыновили? Это уже не было неожиданностью после слов матери. Но отец… Он знал. Он был в курсе чего-то гораздо большего, чего-то опасного. Этот дневник, эта лаборатория… «Эксперимент». Ужасное слово.
Я подошла к сейфу в углу. На нем – кодовый замок. Сердце бешено колотилось. Я попробовала свою дату рождения – не подошло. Дату рождения отца – тоже мимо. С отчаянием набрала день его смерти – ничего.
И вдруг… в памяти всплыл яркий солнечный день. Мне семь лет. Во дворе стоит новенький, сияющий велосипед с бантиком на руле. Отец смеется, поднимает меня на руки. «Пятнадцатое июня, Леночка, запомни этот день!» День моего первого велосипеда. *Наш* день.
Дрожащими пальцами я набрала: 1506.
Раздался четкий, громкий щелчок.
Дверца сейфа отворилась.
Внутри лежало только два предмета. Папка из плотного картона с грифом «Строго конфиденциально», и обычная черная флешка.
**Дом. Правда на экране**
Я вернулась домой, как в тумане. Мамы все еще не было. Сердце бешено колотилось, руки не слушались. Я заперлась в своей комнате, достала ноутбук. Вставила флешку. На ней было несколько видеофайлов с датами и папка с названием «Документы. Люмен.»
Дважды щелкнула на первом видеофайле. Экран вспыхнул, и я увидела его. Отца. Он сидел за тем самым столом, что сейчас стоял в гараже №47, на фоне знакомых теперь полок. Он выглядел усталым, старше, чем я его помнила в последние годы, но в глазах горела та же сила, та же любовь.
– Если ты смотришь это, Леночка, – начал он, и его голос, такой родной, заставил слезы навернуться на глаза, – значит, меня больше нет. Значит, Маша… твоя мама… все-таки рассказала тебе о твоем происхождении. Прости, что я не успел сделать это сам. Я боялся. Боялся, что правда… что она может сломить тебя, разрушить твой мир. Но теперь я понимаю – ты сильная. Сильнее, чем я думал. И ты имеешь право знать. Право на правду.
Он посмотрел прямо в камеру, и его взгляд, казалось, пронзал время и расстояние.
– Ты родилась не в обычном роддоме, дочка. Ты родилась в закрытом научно-исследовательском институте. Место называлось Лаборатория №6. Это был… эксперимент. Кодовое имя «Люмен». Над ним работала группа ученых больше пяти лет. Цель… – он тяжело вздохнул, потер лицо рукой, – цель была амбициозной и страшной. Рождение ребенка с… заданными, особыми характеристиками. Повышенной адаптивностью, устойчивостью, возможно… другими особенностями. Я работал там как ведущий биотехнолог. Тогда… тогда мне казалось, что все гуманно, научно, что мы стоим на пороге прорыва во благо человечества. Но когда ты появилась на свет… все изменилось. Мы с Машей… мы уже много лет не могли иметь своих детей. И нам… нам предложили тебя. Усыновить. Официально. Они клялись, что все чисто.
Он замолчал, его глаза стали влажными.
– Я не знаю, на каком этапе все пошло не так. Ты росла чудесным, умным, жизнерадостным ребенком. Казалось, обычным. Но у них… у тех, кто стоял за проектом, были другие планы. Они начали требовать регулярные анализы, «плановые обследования», настаивали на «наблюдениях». Стали приходить странные люди, задавать вопросы. Мне стало страшно. Я начал копать глубже, смотреть документы, которых мне не показывали. И понял. Понял, что ты для них – не дочь, не человек. Ты – объект. Успешный результат эксперимента, который они хотят изучить, а потом… использовать. Как? Не знаю. Но я не мог этого допустить. Я ушел из проекта. Забрал тебя. Мы… мы подделали некоторые документы, стерли следы. Сменили город. С тех пор я скрывал все. Все! Даже от Маши. Я сказал ей только, что ты – сирота, что мы тебя усыновляем по всем правилам. Но они… они все равно нашли нас. Чувствовал их слежку. Поэтому… – его голос стал тверже, – поэтому формально я все имущество, все бумаги оформил на твоего брата. Чтобы не привлекать внимания к тебе. Чтобы защитить. Но ты… ты – моя дочь. По-настоящему. Единственная. И это… – он показал рукой вокруг, – это мое настоящее наследство для тебя. Правда. Будь осторожна, дочка. И помни – я всегда с тобой. Люблю тебя.
Видео оборвалось.
Я сидела перед экраном, как парализованная. Слезы текли по щекам, но я их не замечала. В голове стоял гул, словно океанский прибой накатывал на берег, сметая все на своем пути. Мой отец… не просто любящий папа. Ученый. Участник секретного, страшного проекта. Я… результат эксперимента. «Объект». Он спас меня. Увез. Скрывал. Защищал ценой постоянного страха, ценой лжи даже перед женой. И главное… Они. *Они* все еще могли искать меня. Кто? Кто эти «они»?
С трясущимися руками я открыла папку с документами. На первой странице – гриф «Совершенно секретно» и название: «Проект «Люмен». Стадия V. Отчеты и наблюдения.»
Страницы пестрели медицинскими терминами, графиками, таблицами. Фотографии новорожденных младенцев в прозрачных кюветах, подключенных к аппаратам. Большинство фото были перечеркнуты жирным красным крестом. Только на одном – рядом с датой моего рождения стояла пометка: «Объект Л-7. Стабилен.»
Я родилась не в роддоме. В Лаборатории №6. Инкубаторе для «особых» детей.
Документы указывали на аномальные реакции у некоторых «объектов»: феноменально быстрое заживление неглубоких ран, резкие скачки артериального давления без видимых причин, аномально высокий болевой порог. У одного ребенка – редкие случаи «интуитивного предвосхищения» незначительных событий. Подписи под отчетами – доктор Соловьёв. И еще несколько неразборчивых.
Имя «Соловьёв» ничего не говорило. Но на последней странице папки, словно случайно забытая, лежала маленькая, пожелтевшая визитная карточка. На обороте – знакомый почерк отца:
*«Если ты хочешь узнать правду до конца, найди доктора Соловьёва. Он в отставке. Живет в Нижнем Новгороде. Адрес – в файле «Контакты» на флешке. Будь осторожна. Не доверяй никому. Помни – ты сильнее, чем думаешь.»*
**Нижний. Доктор Соловьёв**
Я не спала всю ночь. Мысли метались, как пойманные птицы. Эксперимент. Лаборатория. Объект Л-7. Отец-спаситель. Тени прошлого, тянущиеся за мной. Утром, не в силах больше ждать, я собрала небольшой рюкзак: флешку, документы, записку отца, немного денег. Маме оставила на кухонном столе короткую записку: *«Не ищи меня. Мне нужно узнать правду. Прости. Люблю. Лена.»*
Поезд до Нижнего Новгорода шел три часа. Каждая минута казалась вечностью. Адрес, найденный на флешке, привел меня к старому, деревянному дому на тихой улочке. Краска облупилась, ставни покосились. Я глубоко вздохнула и постучала.
Дверь открылась не сразу. Потом щелкнул замок, и на пороге появился худой, очень седой мужчина с глубокими морщинами на лице и невероятно усталыми, но острыми, тревожными глазами.
– Да? – спросил он глуховатым голосом.
– Вы… доктор Соловьёв? – мой голос дрожал.
– А вы кто? – его взгляд скользнул по мне, задержался на лице, и в глазах мелькнуло что-то… узнавание? Страх?
Я достала из кармана фотографию отца, ту самую, из гаража, где он был моложе.
– Он… был моим отцом. Он просил меня найти вас. Если вы… тот самый доктор Соловьёв.
Мужчина побледнел так, что я испугалась, не упадет ли. Он схватился за косяк двери.
– Ты… – он прошелся взглядом по моему лицу снова, – ты Объект «Л-7»?
Слова «Объект Л-7» прозвучали как пощечина. Я вздрогнула, но собралась.
– У меня есть имя. Я – Лена. Лена, дочь того человека, – я показала на фото.
Доктор Соловьёв молча отступил в сторону, впуская меня в полутемный коридор. В доме пахло лекарствами, пылью и старыми книгами.
Он молчал почти час. Сидел в кресле, смотрел в окно, изредка вздыхал. Потом встал, налил себе крепкого чаю в стакан и сел напротив меня.
– Проект «Люмен»… – начал он, и его голос, тихий вначале, набирал силу по мере погружения в прошлое. – Был строго секретным. Изначально – государственный. Но в начале 90-х, когда все рухнуло, официальное финансирование прекратилось. Однако группа ученых… фанатиков, идеалистов, авантюристов – не смогла остановиться. Они верили, что создают «нового человека». Не в смысле супергероя из комиксов, – он махнул рукой, – а в смысле максимальной адаптации к стрессу, к агрессивной среде, болезням. Повышенной выживаемости. Ускоренного мышления в критических ситуациях. Вы… вы были экспериментальными детьми. Зачаты и рождены по специальным протоколам.
Он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.
– Но природа… или ошибки в расчетах… почти все погибли. Кто-то – еще в утробе, кто-то – при родах, кто-то не прожил и месяца. Выжили… выжили только трое. Один мальчик… его усыновили за границу, в Польшу. Связь потеряна. Девушка… погибла при странном пожаре в доме приемных родителей пять лет назад. И… ты. Третья. Ты.
Воздух словно выкачали из комнаты. Я не могла дышать.
– Почему… почему мой отец? Почему он решил все скрыть? Рисковать?
Соловьёв покачал головой, горечь исказила его лицо.
– Потому что ты была единственной, кто не просто выжил, а развивался… стабильно. Без явных отклонений, но с потрясающими показателями адаптивности. Ты была их… единственным полноценным успехом. Живым доказательством, что метод *работает*. И он знал… твой отец знал, что ты не доживешь и до двух лет, если останешься в их руках. Как не дожили другие. «Наблюдения» были слишком… интенсивными. Он украл тебя, по сути. Подделал документы о смерти объекта Л-7 и вывез тебя, как усыновленного сироту. Он был гением в своем деле и знал, как замести следы. Но цена… – Соловьёв вздохнул, – цена была его свободой, его спокойствием. Он стал для них предателем.
– Они… они все еще существуют? Эти… ученые? – спросила я, боясь услышать ответ.
Соловьёв медленно кивнул. Его глаза стали еще мрачнее.
– Да. Их мало. Очень мало. Но они… фанатичны. И у них есть связи. Деньги от продажи наработок на черном рынке, поддержка… определенных кругов, мечтающих о бессмертных солдатах или неуязвимых агентах. Я давно ушел. Спрятался здесь, как крыса в норе. Но иногда… чувствую. Получаю странные звонки. Вижу машины у дома. После смерти твоего отца… – он посмотрел на меня прямо, – они точно активизировались. Они знают, что он что-то скрывал. И подозревают, что это – ты.
Я сидела, сжимая подлокотники кресла до побеления костяшек. Я поняла, что той Леной, которая приехала сюда утром, я уже не была. Я родилась в лаборатории. Я жила под чужим именем, в чужой истории. Меня любил как дочь человек, который совершил невозможное, чтобы спасти меня. Он умер, и его смерть, возможно, была не такой естественной, как нам говорили. И теперь… теперь мне предстояло идти дальше. Узнать все до конца. Защитить то, что он защищал. Мою жизнь. Мою правду.
**Возвращение. Брат**
Прошло несколько дней после возвращения из Нижнего. Дни сливались в мучительную кашу из попыток осмыслить услышанное, перечитать отцовские записи, спрятать документы так, чтобы их никто не нашел. Слова Соловьёва о слежке не давали покоя. Каждая тень за окном, каждый незнакомый автомобиль вызывали панику.
Я поняла, что не могу больше откладывать разговор с братом. Он получил все официальное наследство. Знает ли он правду? Почему отец не доверился ему? Или доверился? Его холодность при разговоре о гараже теперь казалась подозрительной.
Я застала его на кухне. Он пил кофе, глядя в окно. На столе лежали какие-то бумаги – вероятно, связанные с наследством. Он обернулся на мой шаг. Его взгляд был усталым, но в нем не было прежней отстраненности. Было… ожидание?
– Ты взяла ключ? – спросил он без предисловий, но уже без прежней сухости. – От гаража. Зачем? Ты же знаешь, что там ничего ценного нет. Только хлам.
Я подошла ближе, оперлась о столешницу.
– Отец оставил мне послание. В конверте. Он писал, что гараж №47 – это не просто гараж. Что там… настоящее наследство. Правда. Обо мне. О нем.
Брат усмехнулся, но в усмешке не было злобы. Была горечь.
– Ты всегда была слишком доверчивой, Лена. И слишком упрямой. Этот гараж… это было сделано не для того, чтобы тебе что-то оставить. Это ловушка. Чтобы отпугнуть. Чтобы ты не лезла.
– А ты? – спросила я, глядя ему прямо в глаза. – Ты знаешь, что там на самом деле? Знаешь правду?
Он замолчал. Отвернулся. Потом медленно повернулся ко мне. В его глазах была борьба.
– Да, – выдохнул он наконец. – Знаю. Знаю давно. Отец… рассказал мне перед самой смертью. Но он заставил меня поклясться молчать. Сказал, что это слишком опасно. Для тебя. Для мамы. Для меня.
– Опасно? – переспросила я. – Опасно знать, кто я? Откуда? Чем я рискую?
– Опасно *знать*! – резко сказал он. – Опасно искать! Эти люди… они не шутят. Отец боялся их до последнего дня. И я… я видел, как он боялся. Лучше забудь. Забудь про гараж, про эти бумажки. Живи как жила.
Я покачала головой. Внутри поднималась волна решимости, подпитанная болью и гневом.
– Нет, Саша. Я не могу забыть. Я не хочу жить в неведении, как мама. Я хочу знать правду. Всю. И я буду ее искать. С тобой или без тебя.
**Люк. Наследие Маши**
На следующий день, когда дома никого не было, я снова поехала в гараж №47. Теперь, зная больше, я смотрела на него другими глазами. Это была не мастерская и не просто лаборатория. Это был бункер. Убежище. Хранилище тайны.
В этот раз я осматривала все с удвоенным вниманием. И в дальнем углу, под слоем старого брезента и коробок с запчастями, я заметила то, что ускользнуло в первый раз. Небольшой, почти незаметный люк в бетонном полу. Он был аккуратно прикрыт съемной доской, замаскированной под часть покрытия.
Сердце забилось чаще. Собрав всю волю в кулак, я отодвинула коробки, сняла брезент и приподняла доску. Под ней открылся проем, из которого вела узкая металлическая лестница вниз, в полную темноту.
Я нашла на столе фонарик. Включила его. Свет дрожал в моей руке. Спустилась.
Лестница привела в небольшую, герметично закрытую комнату, чуть больше кладовки. Стены были обиты металлом. Включив свет (тусклая лампочка под потолком), я замерла.
Стены были увешаны схемами, графиками, вырезками из научных журналов, старыми фотографиями сотрудников в белых халатах. Среди них я сразу узнала отца – моложе, сосредоточенный, в очках. В центре одной из стен висела увеличенная копия той же моей детской фотографии с велосипедом. И посреди комнаты, на небольшом постаменте, стоял еще один сейф. Небольшой, но очень солидный, с массивной дверцей. На нем не было кодового замка, только замочная скважина. И надпись, выгравированная на металле: «Для Маши».
*Мамы.* Сердце упало. Отец оставил что-то ей? Знал ли он, что она скажет мне правду? Или это было на случай… его смерти, внезапной разлуки?
Дрожащей рукой я достала из кармана тот самый ключ из первого конверта. Тот, что открыл дверь гаража. Он вошел в скважину плавно. Я повернула. Раздался мягкий щелчок.
Внутри сейфа лежал только один предмет. Толстый, в кожаном переплете том. На обложке золотым тиснением: «История проекта «Люмен». Конфиденциально. Для М.И.»
Для Марии Ивановны. Для мамы.
Я не стала открывать его здесь. С благоговением, как святыню, я взяла том и поднялась наверх. Вернулась домой. Заперлась в комнате.
Читала я всю ночь. Том содержал не сухие отчеты, а личную хронику отца. Его дневник ученого, участника, а затем – жертвы и борца с проектом «Люмен». Начатый в конце 70-х с благими (как казалось) целями – создать человека, способного выжить в экстремальных условиях ядерной войны, космоса, пандемий. Как идеальный солдат, исследователь, колонизатор. Но очень быстро проект вышел из-под контроля этики. Стали использоваться сомнительные генетические манипуляции, психотропное воздействие на плод. Отец, будучи одним из ведущих, первым забил тревогу, когда увидел, во что превращаются «объекты», как их воспринимают коллеги – не как детей, а как материал. Его уволили под надуманным предлогом, но продолжали преследовать, требуя вернуться или молчать. Он пытался бороться официально – писал письма, – но его запугивали, угрожали ему и маме. Когда родилась я – Объект Л-7 – и показала уникальную стабильность, он понял: единственный способ спасти меня – украсть и исчезнуть. Папка содержала не только его записи, но и копии компрометирующих документов, имена, факты.
На последней странице, вклеенной позже, было его обращение к маме:
*«Маша, моя любовь. Если ты читаешь это, значит, я не смог тебе все рассказать сам. Значит, Лена узнала правду, и ты, наконец, узнаешь ее всю. Прости меня за ложь. Я боялся за тебя. Боялся, что знание погубит тебя, сделает мишенью. Я оформил все на Сашу не из недоверия, а чтобы защитить тебя и Лену. Чтобы «они» не видели в вас ценности. Настоящее наследство – это Лена. Наша дочь. По духу, по любви, по крови моего сердца. Защити ее. Люби ее. И прости меня. Твой навсегда.»*
– Ты действительно была его дочерью, – прошептала я, прижимая страницы к груди, чувствуя его любовь сквозь строки. – По-настоящему. И мама… мама тоже.
**Союз. Угроза. Начало пути**
На следующий день я позвонила Саше.
– Я была в гараже. Спускалась вниз. Я нашла… том. Для мамы. Я знаю все, Саша. Всю правду. И я не боюсь. Мы должны быть вместе. Объединиться. Как семья. Как защита.
Он долго молчал в трубку. Потом тихо сказал:
– Хорошо. Где встретимся?
Мы встретились не дома, не в гараже, а в маленьком парке на окраине. Нейтральная территория.
– Я не верил, что ты найдешь… ту комнату, – начал он. – Отец говорил о ней как о последнем рубеже. Но теперь… теперь я вижу, что ты права. Мы не можем прятаться по углам. Они не отстанут. Отец смог спрятать тебя тогда. Теперь нам придется защищаться самим. Вместе.
Мы стали партнерами. Союзниками. Брат и сестра, связанные не только кровью (хоть и не биологической для меня), но и страшной тайной и необходимостью выжить.
Прошли месяцы. Мы осторожно, через старые связи отца, через интернет-архивы, начали искать следы проекта. Нашли еще несколько человек – бывших лаборантов, секретарей, охранников, которые что-то знали или слышали. Узнали, что «они» – это не призраки, а вполне реальная, теневая группа. Консорциум частных военных компаний и амбициозных биотех-инвесторов, купивших обломки проекта «Люмен» в лихие 90-е. Они жаждали возродить его, найти уцелевшие «образцы» – меня. Наш отец был камнем преткновения на их пути. Теперь камнем стали мы.
Я поняла главное – наследство отца было не в деньгах или гараже. Оно было в этой правде. В этой борьбе. Я была наследницей не имущества, а его дела. Его борьбы за мою свободу.
Однажды вечером, проверяя почту, я нашла письмо. Без обратного адреса. Тема: «Напоминание». Текст короткий и леденящий:
*«Мы наблюдаем. Ты можешь уйти, но не спрячешься. Будь осторожна. Очень.»*
Это был не намек. Это был вызов. Открытый и четкий.
Я показала письмо Саше. Он прочитал, лицо стало каменным.
– Значит, начинается, – сказал он просто.
Я посмотрела на него, потом на экран с этими зловещими словами. Страх был. Сильный. Но под ним клокотала ярость. И решимость.
Отец отдал за меня жизнь. Теперь моя очередь бороться. За себя. За память о нем. За наше право быть просто людьми.
И теперь я была готова.
