— Ты, может, ещё перья ей подаришь? Или золотую статуэтку в полный рост? — Катя подняла глаза от планшета и смотрела на Ульяну так, будто та предложила превратить их сувенирную лавку в подпольный бордель.

— Ну прекрати, — вздохнула Ульяна, откидываясь в кресле. — Это просто кулон. Старинный. С гранатами. Очень стильный, даже для твоей ироничной души.

— Для моей души — может. А для Галины Павловны это будет как красная тряпка для быка. Она и тебя-то воспринимает как маркетинговый глюк, а тут ещё ты ей кулон даришь. Будто хочешь купить одобрение.

— Так и есть, — с горькой усмешкой сказала Ульяна и потянулась за телефоном, — хочу купить. Потому что другими способами оно не даётся.

Катя посмотрела на неё чуть мягче. Эти разговоры всплывали каждые три месяца. После каждого визита к «семье мужа», как Ульяна звала это общество, не рискуя использовать слово «родные».

— Слушай, может, ну их? Ну серьёзно. Ты им ничего не должна. Тебе сорок один, у тебя компания, сеть точек, ты подписала контракт с «СибирьСувенир», у тебя дизайнерские упаковки, которых даже китайцы не догадались придумать…

— У меня Денис, — перебила Ульяна тихо. — И я хочу, чтобы он… ну хотя бы не разрывался между мной и мамой.

— А он разрывается? Или просто делает вид, что ему трудно?

На этот вопрос ответа не было. Он, как игла, каждый раз точно попадал в больное место.

Вечером звонок. Тот самый, который всегда начинается с вежливого «ты занята?» и заканчивается предложением, от которого зависит очередной виток саморазрушения.

— Ульян, привет. Слушай, маме в субботу юбилей. Семьдесят пять. Я подумал… может, ты с нами поедешь?

— А как она к этому отнесётся? — голос звучал спокойнее, чем она себя чувствовала.

— Она тебя примет. Обещаю. Всё изменилось. Я с ней говорил. Она поняла, что была резка. — Голос Дениса был мягким, как свитер после химчистки, но в нём уже звучала привычная попытка «продавить».

— Это та же мама, что на прошлом ужине назвала меня «сувенирной барышней без диплома»?

— Ну… — Денис засопел. — Она переживает. Она же из другой эпохи. Там всё по-другому. Высшее образование, кафедра, этика…

— Ага, иерархия по степеням и презрение к тем, кто добился чего-то без «корочек». Мне это всё понятно.

— Но ты поедешь?

Ульяна на секунду задумалась. Потом посмотрела на коробочку с кулоном, аккуратно переложенную бархатом. И кивнула, хотя он этого не видел.

— Поеду. Но только ради тебя.

— Спасибо. Ты не пожалеешь.

Ох, Денис. Как же ты переоцениваешь мою способность жалеть, когда всё давно ясно.

Юбилей проходил в типичной квартире научной интеллигенции советской закалки. Занавески цвета чайной розы, книги в два ряда на полках, фарфоровые статуэтки на серванте и запах чего-то вроде рыбы под маринадом, которая явно перевидала лучшие годы.

— А вот и наша звезда бизнеса! — Галина Павловна буквально произнесла это как обвинение, когда Ульяна вошла.

— Добрый вечер, — улыбнулась Ульяна. — Поздравляю вас с днём рождения. — Она протянула коробочку с кулоном.

— Спасибо, дорогая. — Свекровь взяла коробочку, мельком взглянула внутрь и отложила её на подоконник. — Денис, помоги мне принести салат. А то кое-кто, видимо, считает, что готовка — это не её уровень.

Ульяна села на краешек дивана, чувствуя, как с неё словно счищают слой за слоем: терпение, самоуважение, выдержку.

— Ну, Ульяна, расскажи, чем сейчас торгуешь? — из-за стола бодро спросил кто-то из многочисленных родственников.

— Мы сейчас делаем коллекцию сувениров к чемпионату. Новая линейка на экологичных материалах. Всё по ГОСТу. Есть даже интерес от финнов.

— Эко-сувениры? — Галина Павловна почти пропела. — Какое, однако, новое слово в науке.

— В бизнесе, Галина Павловна, — улыбнулась Ульяна, — наука — это по вашей части.

— Да уж. Хотя сейчас наука никому не нужна. Главное — продавать что угодно, но в красивой коробке.

— Не любите упаковки? — с лёгкой усмешкой спросила Ульяна, — А ведь именно в такой красивой коробке лежит кулон, который вы даже не открыли.

Слово «напряжение» — слишком мягкое для описания паузы, которая повисла. Денис вошёл с салатом и замер, почувствовав холодный фронт.

— Что за тон? — тихо сказал он, садясь рядом. — Ульяна, пожалуйста, не начинай.

— Я не начинаю. Я продолжаю. Быть удобной.

— Ты ведёшь себя вызывающе. Это не корпоратив, здесь семья.

— Это не моя семья. И, видимо, никогда ей не будет.

— Может, ты просто слишком хочешь, чтобы тебя приняли? — сказал Денис, и в голосе его сквознула жалость. К себе.

— А может, ты слишком хочешь, чтобы я вписалась в картинку, которую мама рисует с девяностых?

Он не ответил. Только отвёл взгляд, как будто пытался рассмотреть пятно на обоях.

Когда все разошлись, Ульяна вышла на балкон. Было прохладно, пахло городской пылью и вечерними ужинами из открытых окон. В руке у неё была бокал белого, чуть тёплого, как и атмосфера вечера.

Дверь балкона скрипнула, и на пороге появился Денис.

— Прости. Она просто… такая, какая есть.

— А я? Я какая?

Он молчал. И это молчание сказало ей больше любых слов.

— Я больше не хочу пытаться. — Она смотрела куда-то вдаль, туда, где в окнах соседних домов мигали огни чужих жизней. — Я не для того строила свою жизнь, чтобы в ней меня всё время просили быть кем-то другим.

Денис не ответил. Только тихо закрыл дверь и ушёл на кухню, где начинал остывать его уютный, отварной, интеллигентный мир.

— Ты реально думаешь, что я сделала это нарочно? — Ульяна стояла у зеркала, медленно снимая серёжки. — Что хотела испортить твоей маме вечер?

— Я думаю, что ты могла бы сдержаться. — Голос Дениса звучал глухо, почти устало. — Был бы нормальный вечер. Без сцен.

— Это была не сцена. Это был ответ. На многолетнее презрение.

— А может, тебе просто не нравится, что кто-то тебе не аплодирует? — Он сел на край кровати, склонив голову. — У всех, кроме тебя, может быть мнение?

— Конечно может. Но не в формате: «ты недостойна моего сына, потому что у тебя нет диплома МГУ». — Она говорила тихо, но голос звенел, как ледяная сталь. — Мы с тобой живём вместе семь лет, Денис. Семь. И за эти семь лет она ни разу не сказала мне «спасибо» даже за грёбаные голубцы, которые я привезла зимой, когда она болела. Только про «отраву» и «современные псевдопродукты».

— Она просто не умеет иначе. Она так воспитана. Ты же умная женщина, ты должна это понимать.

— А ты? Ты воспитан? Ты умеешь защищать жену? Или ты, как мама, считаешь, что я «из другого круга» и мне повезло, что ты вообще обратил внимание?

Эта фраза резанула. Он поднял голову.

— Не перегибай. Я тебя люблю.

— Правда? А в какой именно момент этой любви ты решил, что я должна всё бросить, чтобы «не раздражать маму»?

— Это не так звучало! — Он вскочил. — Я сказал, что если бы ты занялась чем-то спокойнее, академичнее…

— Академичнее?! Что, писать статью о том, как сувенирная продукция влияет на климат?

— Не издевайся.

— А как ещё мне реагировать, когда ты всерьёз предлагал продать мой бизнес и купить дачу рядом с вашими, чтобы «чаще бывать вместе»? Ты слышишь себя вообще?

Он отвернулся. Молчал. Как будто там, в углу, в пыли у плинтуса, можно было найти аргумент.

На следующий день на работу она пришла раньше всех. Открыла ноутбук, потом захлопнула его и уставилась в окно. За стеклом — привычная суета, машины, дворник, курьер с кофе в пакете. А внутри — ровная, плотная, как асфальт после ливня, пустота.

Катя вошла, кивнула, поставила чашку.

— Была я, значит, вчера у своей тёти Зины. Снова началось: «вот в твоё время мы вышивали и рожали, а не вот это вот всё». Я ей, говорю, тётя Зин, вы вот на пенсии двадцать лет, а я ипотеку тащу, дизайнеров координирую, логистов ищу… Мне, говорю, когда вышивать?

— А она?

— А она сказала: «вышивать надо было до тридцати». — Катя села и вытащила планшет. — Как у тебя?

— А у меня всё просто. — Ульяна посмотрела на свои ногти — безупречный маникюр, сделанный вчера на скорую руку перед юбилеем. — Меня любят, пока я удобная. Пока улыбаюсь, покупаю подарки, молчу в ответ.

— Классика жанра. — Катя кивнула. — А ты что?

— Я? Пока думаю, как правильно уйти. Чтобы не развалиться по пути.

— Уходить — это не про красиво. Это про выжить. — Катя встала и подошла. — Ты сильная. Просто вспомни, что ты себя выбираешь не в первый раз. И точно не в последний.

Вечером Денис пришёл с вином и свежими эклерами. Думал, видимо, что сахара достаточно, чтобы залатать трещины.

— Я поговорил с мамой, — сказал он, едва войдя. — Она переживает. Сказала, что, может быть, немного перегнула.

— А ты? Ты что сказал?

— Я сказал, что ты ранимая. Что ты хочешь понравиться, но просто по-своему выражаешь симпатию. Что ты…

— Ты назвал меня ранимой? — Она подошла ближе, медленно. — Ты понимаешь, как это звучит, когда я семь лет терпела унижения, но продолжала туда ездить, улыбаться, привозить подарки?

— Ну, я хотел сгладить…

— Хочешь сгладить — отрежь язык. — Ульяна взяла пульт и выключила телевизор, который Денис машинально включил. — Слушай меня внимательно. Ты же не идиот. И ты точно не слепой. Значит, ты выбираешь. Ты осознанно выбираешь, чью сторону занять. И ты выбрал. Точнее — никогда и не делал выбора. Потому что всегда был «и нашим, и вашим».

— Я просто не хочу скандала, — сказал он глухо.

— А я не хочу быть в декорациях твоей спокойной жизни. — Она прошла на кухню и включила воду, потом резко обернулась. — И да. Про твою вчерашнюю фразу… Ты ведь действительно хочешь, чтобы я продала бизнес?

— Я говорил это в порыве. Просто… я чувствую, что мы отдаляемся. Что ты всё больше живёшь в своём мире.

— В котором меня хотя бы не оценивают по количеству диссертаций в роду? Знаешь, в моём мире я себе хотя бы нравлюсь. А в твоём — я всё время какая-то «почти нормальная». И ты с этим окей.

Он подошёл, попытался взять её за руку.

— Не уходи сейчас. Пожалуйста.

Она отдёрнула руку. Но не резко — как человек, который уже не боится быть неправильно понятым.

— Я ещё не ушла. Но я уже не с тобой.

Он стоял, остолбенев, как вкопанный. Не привык, что её холод не украшает диалог, а завершает его.

В ту ночь Ульяна не спала. Впервые за долгое время в голове не было ни планов, ни цифр, ни поставок. Только фразы. Его фразы. Мамины. Свои. Старые, запылившиеся воспоминания: как он впервые предложил пожить вместе, как уверял, что ему плевать на мнение семьи, как целовал её в лоб и говорил: «ты — самое настоящее, что у меня есть».

Как же мало оказалось в этом настоящего.

Под утро, не переодеваясь, она взяла сумку, собрала ноутбук, паспорт, зарядку и вышла из квартиры. Не хлопая дверью. Не оставляя записку.

Идя по утреннему городу, она чувствовала не свободу. Пока ещё нет. Но — пустоту, в которую рано или поздно что-то придёт. Что-то её.

Однажды в пять утра Ульяна проснулась от собственного голоса. Кричала во сне. Не из-за кошмара — просто шёл внутренний диалог, слишком громкий, слишком долгий, и теперь он рвался наружу. На голос, на крик, на воздух. Она села на диване в арендованной квартире с видом на стройку, вытерла пот со лба и посмотрела на окно. Там уже светало. Город жил, несмотря на её личную катастрофу.

Она жила здесь месяц. Временное жильё, двушка с кривыми стенами и обшарпанной кухней, казалась ей теперь не изгнанием, а убежищем. Всё, что раньше было якорем — фамильная квартира с паркетом и молчаливым укором в глазах мужа — теперь только раздражало при воспоминании.

Телефон молчал. Денис не звонил уже неделю. Последний разговор закончился фразой:

— Если ты ушла, чтобы тебя уговаривали — не выйдет.

— А я не просила, — ответила она спокойно. — Я просто решила не сжигать себя ради вашего уютного ада.

После этого он исчез. Плавно. Почти изящно. Как исчезают те, кто всю жизнь избегал настоящих решений.

Ульяна сидела в кафе, неловко перемешивая капучино, который давно остыл. В кофейне было шумно, толпились люди, кто-то громко смеялся, кто-то ругался с баристой. Ульяна ничего не слышала. Она только смотрела на экран ноутбука: там, чёрным по белому, было поздравление от регионального отдела торговли. Первый экспортный контракт. Германия. Сувениры по мотивам старославянских орнаментов.

— Ну, что я тебе говорила? — Катя уселась напротив, сияя. — Будешь теперь петь гимн Европе каждый день.

— Я не верю, что это происходит. Всё как-то… неправдоподобно.

— Потому что ты привыкла жить в чьей-то системе координат. Там, где ты — «жена учёного», «бизнес без диплома», «старается, но не по-людски». А теперь — ты просто ты.

Ульяна улыбнулась. Слабая, но честная улыбка.

— А ты знаешь, — добавила она тихо, — я до сих пор хочу позвонить ему. Рассказать. Что получилось. Что не сломалась. И, главное, — что я не жалею.

— Только не делай этого, Улька. Ты снова превратишься из женщины с бизнесом в девочку с весомым доказательством в руке. А ты давно выросла из этого формата.

— А если я не доказать хочу? — Ульяна положила ладони на стол. — А просто услышать, что он… хотя бы немного гордится мной?

Катя долго смотрела на неё.

— У него был шанс. Не один. Он выбрал не тебя. Он выбрал… покой. Привычную картинку мира. А ты в неё не влезла.

— Я знаю, — кивнула Ульяна. — Просто больно. Даже когда всё уже правильно.

Через два дня был суд. Развод оформили быстро. Без споров. Без дележки. Даже без присутствия — адвокаты сделали всё.

Денис не написал ни слова. Ни письма, ни сообщения. Тишина была его финальным аргументом. Она так и не узнала, что он почувствовал, узнав, что её больше нет. Что она — не рядом, не рядом с его старой системой взглядов, с его мамой, которая до сих пор считала, что женщина без филологического образования должна хотя бы вышивать.

Он исчез. Как привидение, с которым она жила слишком долго, думая, что это любовь.

Прошло полгода.

Офис на новом месте был просторный, с высокими окнами. Команда выросла. Катя теперь была креативным директором, наняли логиста, партнёров из Гамбурга она впервые увидела вживую — в сентябре. Они подарили ей кожаную папку и искренне восхищались коллекцией славянской символики. Ульяна даже смеялась: раньше, мол, ей в лицо говорили «вся эта ерунда», а теперь ерунда идёт в экспорт.

Однажды вечером, ближе к восьми, она осталась в офисе одна. Было тихо. Только редкие машины за окном, да гудение кондиционера. Она достала термос с чаем и села у окна.

В телефоне — сотни сообщений, деловые и личные. Поздравления, просьбы, предложения. Среди них одно новое. Без подписи, просто номер.

«Ты стала красивее. Сильнее. Я часто думаю о тебе. Прости, что не выбрал. Ты была права.» Сердце вздрогнуло. Нет, не от радости. Не от надежды. От странной, глубокой, почти материнской жалости. К нему. К себе прежней.

Она не ответила. Удалила.

Ночью ей приснился странный сон: она бежала по лесу, босая, в белой рубашке, с чемоданом в руках. Чемодан был лёгкий, почти невесомый, как воздух. Когда она добежала до края поляны, впереди был город. Огни. Звук. Жизнь.

Она улыбнулась. И пошла дальше.

Эпилог

Иногда Ульяна вспоминает. Как они сидели в машине, ругались о том, сколько «должна» за квартиру. Как спорили о том, зачем ей презентация на английском, если «никто из нормальных людей сувениры не экспортирует». Как Галина Павловна поправляла ей блузку и шептала: «женщина должна быть скромнее».

Теперь она знает: женщина ничего никому не должна.

Она сидит у окна, с бокалом белого. Новый партнёр — итальянец, зовут Марко, он много смеётся и обожает всё, что она делает. Но дело не в нём.

Дело в ней. Потому что впервые в жизни Ульяна выбрала себя. И осталась.

И она больше никогда не станет объяснять, почему.