Теплый майский день
окутал городской сквер золотистым светом. Лёва и Миша, оба в одинаковых поношенных школьных брюках и синих рубашках, сидели на мягкой траве. Рядом, растянувшись во весь свой щенячий рост, лежал Рекс – крупный лохматый алабай. Его влажный нос сопел, а добрые, почти человеческие глаза смотрели на мальчиков с безграничной преданностью.
– Смотри, как он умеет! – гордо воскликнул Лёва, протягивая ладонь. – Рекс, дай лапу!
Щенок мгновенно вскочил, радостно ткнулся носом в руку и неуклюже водрузил на неё свою тяжелую, пушистую лапу. Миша рассмеялся, и Рекс, учуяв веселье, бросился к нему, повалил на спину и принялся щекотать лицо теплым языком. Мальчики завизжали от восторга, переплелись в безумной куче-мале с виляющим хвостом и счастливым лаем, где уже невозможно было понять, где заканчивается собака и начинается человек.
– Ты его слишком балуешь, – запыхавшись, улыбнулся Миша, стряхивая с волос травинки.
– А как иначе? – Лёва смахнул песчинки с колена. – Он ведь мой друг. И вообще – самый умный пёс на свете.
Рекс, будто соглашаясь, ткнулся носом в руку Миши и радостно замахал хвостом по траве, выбивая мелкие стебельки.
– Жалко, что у меня никогда не было собаки, – тихо признался Миша, гладя щенка по пушистой голове. В его глазах мелькнула тень грусти.
– Зато теперь есть я и Рекс, – Лёва хлопнул друга по плечу, стараясь подбодрить. – А завтра я принесу ему лакомства из дома. Пусть тоже радуется.
Солнце начинало клониться к закату, окрашивая небо в персиковые тона. Лёва встал, аккуратно отряхнул штаны от прилипших травинок.
– Мне пора. Папа волнуется, если я задерживаюсь. Но ты приходи завтра, ладно? Я обязательно буду ждать.
Миша кивнул, но внутри всё сжалось от странного, необъяснимого предчувствия. Он смотрел, как друг уходит, ведя за собой подпрыгивающего Рекса. Остаться одному на внезапно опустевшей поляне всегда было немного грустно. Миша направился домой, надеясь, что завтра принесет что-то хорошее, но тревожный комок в груди не исчезал.
Дверь в их небольшую квартиру скрипнула. Миша осторожно вошёл, сняв потрепанные ботинки у порога. Воздух был густо пропитан знакомым запахом лекарств, старого дерева мебели и смутной, но привычной смесью тоски и тихой надежды. На потертом диване, укрытая вязаным пледом, лежала его мама – Марина. В руках у неё была раскрытая книга, но взгляд блуждал где-то за окном, в прошлом.
– Привет, мам, – тихо сказал Миша, стараясь не потревожить её тихие раздумья.
– Уже вернулся? Как погулял? – Марина обернулась, улыбнулась. Улыбка была усталой, но в глазах теплилась искра любви и заботы.
– Всё круто, – ответил Миша, стараясь звучать бодрее. – Лёва показывал, как Рекс даёт лапу. Он такой забавный, мам. И такой преданный Лёве.
– Хорошо, что у тебя есть друг, – Марина нежно погладила сына по руке. Её пальцы были тонкими и прохладными. – Ты ведь знаешь – я всегда рядом. Всегда.
В памяти Миши всплыли другие времена. Яркие, шумные, пахнущие жареной картошкой и счастьем. Когда папа, громко смеясь, приносил домой мороженое, когда они всей семьей смотрели комедии и заливисто хохотали. Было тепло, уютно, спокойно. Потом всё рухнуло в один миг. Мама поскользнулась на обледеневшей лестнице подъезда, упала, сильно ударилась спиной. Потом – бесконечные больницы, белые стены, врачи в масках, шепчущие тревожные слова, лекарства, которые не помогали до конца. Дом стал другим: тихим, тревожным, наполненным шуршанием блистеров с таблетками и запахом мазей. Папа сначала метался, потом замкнулся, стал приходить всё реже, а потом просто собрал вещи в старый чемодан и ушёл, громко хлопнув дверью. Марина плакала тихо, в подушку, а Миша стоял рядом, не зная, как обнять её так, чтобы эта невыносимая боль ушла. Бабушка Валентина Николаевна приезжала из деревни, ругала зятя, пекла пироги с капустой, пыталась помочь по хозяйству, но надолго оставаться не могла – своя больная свекровь. Так их семья сжалась до двоих – мамы и сына. Они учились выживать в этой новой, трудной реальности, держась друг за друга из последних сил.
На следующий день Лёва пришёл в сквер необычно рано. И вид у него был не тот. Обычно живое, открытое лицо было напряжённым, бледным. В глазах, обычно весёлых, стояла неподдельная тревога и растерянность.
– У нас дома… всё плохо, – тихо, почти шёпотом, выдохнул он, как только Миша подошёл. – Папа уезжает в длительную командировку завтра. А к нам… вселяется Инга. Та, о которой он говорил.
– И что? – осторожно спросил Миша.
– Она ужасная, – прошептал Лёва, оглядываясь, будто боялся, что её услышат даже здесь. – Никого не любит, кроме папы. На меня ворчит без конца. Даже на Тамару Семёновну, нашу домработницу, кричит. Говорит, что она всё делает не так.
– Может, она просто ещё не привыкла? – попробовал утешить Миша, хотя сам не верил в эти слова. Вид друга говорил о многом.
– Нет, – Лёва резко покачал головой, губы его дрогнули. – Она специально. Злая какая-то. Даже Рекса терпеть не может! Говорит – грязь, шерсть везде, хлопоты одни. А ведь папа подарил мне его на день рождения! Я так долго мечтал о собаке! – Голос Лёвы сорвался. Он замолчал, уставившись куда-то вдаль, за реку, потом вздрогнул, будто очнувшись: – Знаешь, по ночам Рекс тихонько забирается ко мне на кровать. Мы с ним как настоящие братья. Греемся под одним одеялом. Только теперь… теперь Инга всё запрещает. Говорит, собака должна спать на полу, в прихожей. И… и даже гулять с ним мне одной не даёт. Говорит, что у неё дела, или что погода плохая.
Мальчики сидели молча, плечом к плечу, каждый погружённый в свои невесёлые мысли. Даже Рекс, обычно непоседливый, притих, положив тяжёлую голову на лапы Лёвы. В тот день Лёва ушёл раньше обычного, бросив на ходу: «Инга велела быть дома». А потом несколько дней подряд он не появлялся в сквере. Миша приходил, ждал, глазел на пустую дорожку, ведущую от богатого дома Лёвы, гадал, что случилось. Надежда теплилась – друг вернётся. Но тревога росла.
Мысль не давала Мише покоя: рано или поздно Лёве всё равно придётся вывести Рекса на прогулку. Или… или что-то случится с псом. Однажды, поддавшись внезапному импульсу и тревоге, он поставил будильник на пять утра. Тихими улочками, в предрассветной сизой дымке, он отправился к знакомому месту у реки, недалеко от сквера. Всё было пусто и тихо. Лишь птицы, проснувшиеся первыми, переговаривались в густых зарослях ивняка. Миша спрятался за густым кустом лопуха и стал ждать, затаив дыхание, сам не зная точно, чего он ждет.
Вскоре к берегу, где течение было особенно сильным, плавно подъехала большая серебристая машина, сверкающая в первых лучах солнца. Из неё вышла женщина. Высокая, подтянутая, в дорогом пальто и с ярким, пёстрым шарфом, повязанным с небрежной элегантностью. Её лицо было бесстрастным, макияж – безупречным и холодным. Она не оглядывалась, действовала быстро, решительно. Открыла багажник, вытащила оттуда плотный, крепко завязанный холщовый мешок. Мешок странно шевелился изнутри! Женщина, не колеблясь, с усилием взмахнула им и швырнула в темную, холодную воду реки. Мешок тяжело плюхнулся и сразу начал погружаться, увлекаемый течением.
Миша замер. Сердце бешено заколотилось, казалось, выскочит из груди. Страх сковал всё тело ледяными тисками. Но он не раздумывал ни секунды. Инстинкт, жалость, ярость – всё смешалось в один порыв. Он выскочил из укрытия и бросился в воду. Ледяная волна обожгла тело, сбила дыхание. Он зашёл уже по пояс, течение пыталось сбить с ног. Мешок быстро относило. Миша, отчаянно гребя руками, нащупал грубую ткань, ухватился изо всех сил и потянул к берегу. Вытащив тяжелую ношу на мокрый песок, он, содрогаясь от холода и ужаса, дрожащими пальцами стал развязывать крепкий узел. Внутри, с туго затянутой широким скотчем мордой, лежал Рекс – мокрый, напуганный до смерти, но живой! Его глаза, полные ужаса и непонимания, смотрели на Мишу.
– Тихо, малыш, тише, – задыхаясь, прошептал Миша, стараясь не напугать пса еще больше. Он аккуратно, но быстро содрал липкую ленту с морды. – Всё хорошо… Всё кончилось. Я тебя не брошу. Никто тебя не тронет.
Рекс дрожал всем телом, как в лихорадке, но, узнав знакомого мальчика, слабо лизнул его в щёку. В этот миг, под холодным утренним ветром, мокрый и дрожащий, Миша принял твердое решение: он никому не отдаст этого пса. Он спас его, и теперь будет защищать.
Дома Марина встретила сына с немым изумлением и нарастающей тревогой. Перед ней стоял Миша – мокрый до нитки, бледный, дрожащий от холода и пережитых эмоций. Он прижимал к себе огромного, тоже мокрого и испуганного щенка, кое-как укутанного в его собственную куртку. Вода с них стекала лужами на пол.
— Миша! Господи! Что случилось? — Марина встревоженно подбежала к сыну, забыв о собственной слабости. — Ты весь мокрый! Кто это? Откуда собака?
— Это Рекс… Лёвин Рекс… — Миша всхлипнул, не в силах сдержать нахлынувшие слезы и дрожь. Он гладил дрожащего пса по пушистой, мокрой голове. — Его… его пытались утопить! В реке! Я видел, мам, своими глазами! Женщина бросила его в воду в мешке! Я не мог… не мог просто стоять и смотреть… Он бы утонул!
Марина, не говоря ни слова, опустилась на колени прямо в лужу. Она обняла сына и прижала к себе дрожащего пса, пытаясь согреть их обоих своим теплом, успокоить.
— Ты поступил правильно, сынок, — прошептала она, и в её голосе звучала гордость сквозь тревогу. — Мужественно и правильно. Но теперь… теперь нужно всё разобрать до конца. Кто эта женщина? Ты запомнил её? Машину?
— Да, — Миша кивнул, вытирая лицо рукавом. — Высокая. Очень. В ярком шарфе, с узорами. И серебристая большая машина, красивая. Надо… надо рассказать Лёве! Он должен знать! Он же думает, что Рекс сбежал или потерялся!
Марина глубоко вздохнула, погладила Мишу по мокрым волосам. Её мысли лихорадочно работали.
— Сначала надо вас обоих согреть и обсушить. — Она поднялась, взяла сына за руку. — Оставим Рекса у нас. Пока не разберёмся, пока не убедимся, что ему ничего не угрожает, он будет жить с нами. Он заслужил безопасность. Иди, переодевайся в сухое, я поищу старые полотенца для него.
На следующее утро, как только позволило время, Миша направился к знакомому дому Лёвы – большому, с кованым забором и ухоженным палисадником. Он долго стоял за этим забором, наблюдая за окнами, не решаясь войти. Вскоре парадная дверь открылась, и на крыльцо вышли Лёва с отцом – Германом Аркадьевичем. Мужчина выглядел строгим, деловым, в безупречном костюме. Лёва же был бледен, глаза красные от слёз или бессонницы. Герман что-то говорил сыну, пытаясь успокоить, положив руку ему на плечо.
— Не переживай так, сынок, — слышался его ровный, убеждающий голос. — Наверняка, Рекс просто сбежал, испугался чего-то. Собаки – они такие. Мы обязательно его найдём, объявления расклеим. Или купим нового щенка, ещё лучше.
— Нет! — Лёва вдруг вырвался, сжал кулаки. Голос его дрожал от отчаяния и злости. — Это Инга! Я видел, как она на него кричала вчера! Как смотрела на него! А сегодня утром – его нет! И она… она уезжала рано утром! Это она!
Герман нахмурился, его лицо стало непроницаемым.
— Лёва, не выдумывай глупостей. Инга – взрослая женщина. Она бы никогда так не поступила. Это жестоко и бессмысленно.
Тут Миша не выдержал. Всё, что он видел, вся ярость за друга и за пса выплеснулись наружу. Он выбежал из-за забора и громко, на весь двор, закричал:
— Я всё видел! Всё! Женщина в ярком шарфе! На серебристой машине! Она бросила мешок в реку! А внутри был Рекс! Я его спас! Он сейчас у меня дома! Жив!
Воцарилась гробовая тишина. Герман резко повернулся к Мише, его взгляд стал пристальным, изучающим. Потом он медленно перевел его на сына:
— Ты… ты абсолютно уверен, что это была Инга? – спросил он Лёву тихо, но так, что сомнений в серьезности вопроса не оставалось.
Лёва кивнул, смахивая набежавшие слёзы. Его лицо было искажено болью и обидой. В этот самый момент к воротам плавно подъехала та самая серебристая машина. Из неё вышла Инга. На ней был тот самый фирменный яркий шарф. Увидев их троих – Германа с каменным лицом, плачущего Лёву и незнакомого мальчика, который смотрел на неё с немым обвинением, – она замерла на месте. На её безупречном лице мелькнуло что-то – удивление? Раздражение? Страх?
— Инга, — голос Германа прозвучал, как удар льдины. — Нам нужно поговорить. Сейчас же. Пойдём в дом.
Она попыталась улыбнуться, сделать шаг навстречу, что-то сказать вроде «Доброе утро», но Герман был непреклонен. Его жест был краток и не допускал возражений.
— Ребята, подождите здесь, пожалуйста, — сказал он мальчикам, уже не глядя на Ингу, и почти силой направил её к двери. Дверь закрылась за ними.
Прошло пятнадцать минут. Они показались вечностью. Наконец, дверь открылась. Вышел Герман. Он был бледен, губы плотно сжаты, но в глазах читалась решимость и… стыд? Он подошёл к Мише.
— Где Рекс? – спросил он просто. – Отведи меня к нему. Сейчас.
Войдя в скромную квартиру Миши, Герман вдруг остановился как вкопанный. Его взгляд упал на Марину, которая вышла из кухни, услышав голоса.
— Марина? – неожиданная растерянность прозвучала в его голосе. – Марина Сергеевна? Неужели это ты?
Марина смущенно кивнула, не понимая.
— Герман Аркадьевич? Да… это я.
— Мы же… мы же вместе учились! В 10-м «Б»! Помнишь наш старый школьный двор с этими ужасными деревянными будками? И яблоки, которые мы воровали с соседнего участка? – На его лице вдруг появилась неуверенная, но искренняя улыбка. Он будто сбросил с себя деловую маску.
Марина тоже улыбнулась, и её лицо на мгновение помолодело, озаренное воспоминанием.
— Конечно, помню. Ты же у нас всегда первым учеником был. И по физике, и по математике. Все задачи решал быстрее всех.
Пока взрослые, неожиданно сближенные общим прошлым, вспоминали школьные годы и выясняли, как их пути разошлись, мальчики с Рексом устроили в маленькой комнатке настоящий праздник. Все страхи, казалось, испарились. Они обнимали пса, который вилял хвостом так, что сметал всё со столика, смеялись, перебивая друг друга, рассказывая свои версии событий. Радость была всеобъемлющей и искренней. Рекс был жив, дружба прошла страшное испытание и стала только крепче.
На кухне, за чаем, Марина и Герман продолжили разговор, уже более серьёзный.
— Иногда, — тихо начала Марина, глядя в свою чашку, — кажется, что жизнь уже никогда не выпрямится. Что все дороги ведут в тупик. А потом… вдруг случается что-то. Появляется кто-то. И всё… всё начинает медленно, но меняться. Как будто солнце выглянуло после долгой грозы.
Герман внимательно смотрел на неё. В его взгляде не было прежней холодной деловитости. Было понимание. И что-то ещё.
— Главное, Марина, – не сдаваться, – сказал он твёрдо. – Никогда. Пока есть силы дышать и надеяться – всё можно начать заново. Исправить. Построить заново. – Он сделал паузу. Их взгляды встретились и задержались дольше, чем требовала простая вежливость. В этой тишине витало что-то новое, хрупкое и важное – не только общие воспоминания, но и проблеск общего будущего.
Герман достал кошелёк, вынул несколько купюр и протянул мальчикам:
— Ребята, сбегайте-ка в магазин на углу. Купите чего-нибудь вкусненького к чаю. Пирожных, мороженого, конфет. Что душе угодно! А потом – все вместе поедем ко мне. Сегодня у нас настоящий праздник – Рекс вернулся!
Миша и Лёва, сияя, помчались в магазин. Вернулись с охапкой пакетов – чипсы, шоколадное мороженое, разноцветные конфеты в ярких обертках. В большом доме Германа воцарилась непривычно тёплая, почти домашняя суета. Марина, немного смущаясь, но с удовольствием, помогала добродушной Тамаре Семёновне нарезать овощи для салата. Домработница, сияя от счастья, что «эта змея» ушла, замесила тесто для своих знаменитых пирогов с вишней. За большим столом царил смех. Звучали истории – смешные случаи из школьной жизни Германа и Марины, проделки Рекса в щенячестве, забавные происшествия из практики Германа. Имя Инги не упоминалось ни разу. Её вещи бесследно исчезли из дома, будто её и не было никогда. Атмосфера была наполнена теплом, взаимопониманием и ощущением, что все страшные бури позади, и впереди – только свет.
Поздно вечером, когда взрослые ещё сидели на кухне за неторопливой беседой и чаем, Миша и Лёва устроились в Лёвиной комнате. Рекс сладко спал у кровати, посапывая.
— Слушай, — задумчиво начал Лёва, глядя в потолок. — А вот если бы… ну, чисто теоретически… если бы наши родители, ну, твоя мама и мой папа… стали бы вместе… как думаешь, нам было бы лучше? Жить вместе?
Миша повернулся к нему, и в его глазах зажглись озорные огоньки.
— Конечно! – он улыбнулся. – Ты бы стал мне как брат. Настоящий. И Рекс был бы нашим общим псом. И дом был бы один на всех. Большой и тёплый.
— Давай проверим! – Лёва вдруг сел, его лицо озарила хитрая улыбка заговорщика. – Сделаем так! Напишем им записку. Что мы… ну, сбежали! Испугались чего-то. И вернёмся только… только если они договорятся пожениться! Чтобы мы стали одной семьёй!
Идея показалась им гениальной и невероятно смешной. Хихикая, как преступники, они сочинили послание: «Мы ушли. Вернёмся, только если вы поженитесь. Ваши сыновья». Аккуратно положили записку на кухонный стол, рядом с чайником, где взрослые её точно увидят утром.
Утром поднялась закономерная паника. Марина не нашла Мишу в его постели. Обыскали весь дом – нигде. Герман, с нарастающей тревогой, заглядывал в каждый угол, пока его взгляд не упал на листок бумаги на кухонном столе. Он поднял его, прочитал… и вдруг громко расхохотался. Смех был таким искренним и заразительным, что Марина и Тамара Семёновна подбежали к нему.
— Что? Что случилось? – испуганно спросила Марина.
Герман, всё ещё смеясь, протянул ей записку.
— Вот же проказники! Настоящие бандиты! – Он вытер слезу от смеха. – Похоже, выбора у нас с тобой, Марина, не осталось. Нас шантажируют наши же дети!
Они вышли во двор. Утро было ясным, солнечным. Герман сразу заметил торчащие из-за густых кустов сирени знакомые головы.
— Ну что, хулиганы! – громко крикнул он, но в голосе звучала не злость, а теплая усмешка. – Вылезайте! Будем договариваться?
Марина стояла рядом, смущённо опустив глаза, но на её щеках играл румянец, а в глазах светились смущение, стыд и… радость. Чистая, как это утро.
— Я… я согласна, – тихо, но очень чётко сказала она, поднимая взгляд на Германа. В её глазах он прочитал ответ на все его невысказанные вчерашние мысли.
Тамара Семёновна, стоявшая на крыльце, залилась смехом:
— Эй, разбойники! А ну-ка марш домой! Взрослые уже всё решили за вас! Поженились, можно сказать!
Миша и Лёва выскочили из укрытия и бросились к родителям. Они обнимали и Марину, и Германа, смеялись, перебивали друг друга. Рекс, почуяв всеобщее веселье, прыгал вокруг них, громко и радостно лая, виляя хвостом так, что сметал росу с травы. Все смеялись, обнимались, а за окнами большого дома, будто специально для этого счастливого мига, ярко, по-летнему, светило солнце, заливая золотом двор и лица людей, которые наконец-то обрели друг друга. И жизнь, такая недавно казавшаяся мрачной и сложной, снова повернулась к ним своей доброй, солнечной стороной.
