Олег снял ботинки, аккуратно поставил в угол и только тогда посмотрел на Марину. В глазах не было ни страха, ни растерянности.

— Я вложил в долю. Квартиру будут оформлять, пока строится. На всякий случай — на маму.

Марина стояла в проёме кухни, держа в руке телефон. Её лицо побелело, губы дрожали.

— Восемьсот двадцать тысяч. Ты даже не сказал. Ты просто взял. Это были деньги с бабушкиного дома.

Олег прошёл мимо, бросил рюкзак у дивана.

— Ты всё про накопления, про страх заболеть, как будто мы живём в ожидании конца. Я хочу просто жить. А не обслуживать чужую тревогу.

Марина обошла стол, встала прямо перед ним.

— Ты украл. Это воровство, Олег.

Он опустил глаза. Несколько секунд смотрел в пол.

— Я снял себе жильё пару месяцев назад. Просто не мог уже так. Всё будто по инструкции, всё не по мне. Я больше не хочу так. Я ухожу.

У Марины задрожали руки. Она сделала шаг назад, потянулась к телефону. Потом остановилась. Села на край дивана.

— Уходи. Если всё решил — уходи сейчас.

Он ушёл. Пакет с вещами, быстрая тень в дверях. Потом щелчок замка. Она не закрыла дверь. Сидела так, пока не стемнело. В квартире было слышно, как капает вода из крана.

В четыре утра она проснулась от тошноты. Пальцы не слушались. Она пошла на кухню, включила свет, налила воду в стакан. Руки дрожали, как будто под кожей бегали тонкие токи, не давая покоя.

На следующий день Марина, бледная, с волосами, собранными кое-как, прошла в бухгалтерию. Попросила неделю за свой счёт. В ответ — сочувственный кивок, ни слов, ни вопросов. Телефон молчал. Звонила — абонент вне зоны. Потом поняла — Олег её заблокировал.

Позвонила в банк. Голос в трубке вежливый, чуть уставший:

— Увы, отменить нельзя. Перевод прошёл как обычная операция. Счёт общий, доступ есть у обоих.

Инне звонила ближе к вечеру. Они раньше работали вместе, сидели за соседними столами, а потом Инна ушла доучиваться на юриста. Сейчас у неё частная практика, и, кажется, неплохо идёт. Ответила сразу. Голос знакомый, деловой:

— Юридически вы равны. Даже если ты вкладывала одна, всё равно — совместно нажитое. Тут почти не за что зацепиться.

Через два дня в дверь позвонили. Галина Семёновна стояла с сумкой, как всегда в плаще. Зашла, огляделась.

— Я зашла забрать сервиз, который тебе дарила — ты им всё равно не пользуешься. И вот ту вазу, я в прошлый раз забыла, когда к вам приезжала.

Она прошла в комнату, оглядела полки, потом обернулась:

— Я тебе скажу сразу. Не вздумай устраивать сцену. Всё по закону, мне сын всё рассказал, и я его полностью поддерживаю, всё честно. Сын мой не дурак — он себя спасает. А ты? Ты годами жила в сомнениях, с этими своими страхами, с копеечной подушкой безопасности, будто конец света завтра. Всё жаловалась, всё собиралась… А жизнь-то идёт. Вот он и ушёл — потому что невыносимо так. Не держишь, не вдохновляешь, только душишь. Сама довела.

Марина попыталась сдержаться, но не вышло. Кружка вылетела из рук, ударилась в стену, разлетелась. Осколки под ноги. Мать Олега только махнула рукой:

— Бесполезно.

И вышла, будто всё шло по какому-то плану.

На третий день Марина просто лежала. Ни телевизора, ни книг. Только потолок и дрожь в ногах. Потом Олег позвонил.

Голос был ровный, почти посторонний:

— Не думай, что я такой гнилой. Просто ты меня окончательно отвернула от себя. Я не хотел красть. Я верну часть — когда смогу. Но у тебя есть машина. Мы её вместе покупали — продай, вернёшь часть. И будет честно.

После звонка она долго сидела в коридоре. Телефон на полу, рядом босые ноги. Всё уже случилось. Теперь она знала это точно.

Инна написала вечером. Просто: «Ты как?» Марина смотрела на экран, но не отвечала. Даже держать телефон в руках было трудно.

На третий день всё стало тихим. Как будто не только квартира, но и воздух вокруг выдохся. Марина вставала, пила воду, снова ложилась. Потом села за ноутбук. Нужно было разобраться с платежами, хотя раньше всё делал он. Она не знала, какие счета уже оплачены, где пароль, куда заходить. Открыла приложение банка, пробежалась по последним движениям. Цифры плыли перед глазами. Решила — надо учиться справляться самой.

Она вернулась в комнату, села на край кровати. Всё вокруг казалось чужим. Хотелось просто лечь и не просыпаться. Мысли путались, будто в голове включили шум — ровный, глухой, без слов.

Через несколько дней телефон зазвонил. Номер — неизвестный. Марина взяла трубку машинально. Голос — Олег.

— Надеюсь, ты успокоилась. Я хотел сказать… я не враг тебе. Просто устал. Я же тебя просил — отпусти. Не держи.

Она молчала. Он подождал и добавил:

— Желаю тебе добра.

Сигнал отбоя был короткий. Она смотрела на экран, потом выключила звук. Села на кухне, обхватив кружку двумя руками. Вода остыла.

На работе начали перешёптываться. Кто-то из бухгалтерии спросил: «Мариночка, ты ничего… ну, может, тебе в отпуск?» Начальница вызвала в кабинет, говорила мягко:

— Ты сдулась, Мари. Возьми пару недель. Приди в себя. Мы подстрахуем.

Марина поехала к тёте в Иваново. Две недели без новостей. Утром — чай, вечером — пешком до пруда и обратно. Разговоров — почти никаких. Только тётка иногда вслух вспоминала: «А помнишь, вы с Олежкой вон там на скамеечке сидели…»

После возвращения Марина сразу поняла — в квартире кто-то был. На кухне не хватало лампы, в коридоре — вешалки. Соседка вышла в тапках и тихо сказала: Олег приходил. С ключом. Забрал «остатки». Как будто всё ещё имеет право.

Марина впервые не просто закрыла дверь — повернула замок три раза. Потом села на пол в прихожей. И впервые заплакала. Не от жалости — от того, что не додумалась сменить замки сразу.

На следующий день она открыла банк в телефоне. Несколько минут просто смотрела на экран, не зная, с чего начать. Потом перешла в настройки, изменила пароль и отключила доступ с других устройств. Хоть так — граница. Хоть где-то — только её.

Через месяц позвонила Юля — та самая Юлька с их двора, с которой они когда-то гоняли по двору с портфелями, сидели на берёзе и пекли лепёшки из песка. Инна рассказала ей, что у Марины всё сложно. Голос у неё был напряжённый, будто не знала, с чего начать:

— Мари, ты держись… — Юля замялась. Несколько секунд было слышно только дыхание в трубке. — Я не знала, говорить или нет. Но потом решила — лучше ты узнаешь от меня.

Она вздохнула и продолжила:

— Я видела его вчера. В торговом центре, у фонтана. Он был с какой-то девчонкой — молодой, лет двадцати, не больше. За руки держались, смеялись. Он выглядел… ну, не знаю. Счастливым, что ли. И да, по-моему, она была с животом. Небольшим, но заметным.

Марина долго молчала. Смотрела в стену, будто пытаясь понять, что значит «счастливым». Слова будто не проходили внутрь.

— Откуда ты узнала, где я? — спросила наконец.

— Инна мне написала, — призналась Юля. — Сказала, у тебя там всё сложно, но ты молчишь. Я подумала… вдруг тебе нужно, чтобы просто кто-то рядом был. Или хоть голос знакомый.

— Спасибо, что сказала, — проговорила Марина тихо. Без укора, без благодарности. Просто констатация: теперь она знает.

После разговора Марина выключила телефон и положила его на стол. Утром, в офисе, кто-то из бухгалтерии неуверенно спросил: «Как ты?» — она только посмотрела мимо и кивнула. Без слов. Без попытки объясниться. В столовой выбрала столик у окна, подальше от всех, села спиной к залу — так было проще дышать.

Выходные она проводила в одиночестве. Выходила в магазин просто так — лишь бы пройтись. Дома не включала свет до позднего вечера. Бабушкин плед, сложенный у ног, стал почти единственным постоянным предметом рядом. Всё остальное либо ушло, либо изменилось.

Через несколько недель Марина взяла справку о доходах. Просто так — посмотреть, что остаётся. Пятилетний стаж, стабильная зарплата, немного премий. Бумага пахла тонером и чем-то знакомым — конторской уверенностью, чужой ей сейчас.

Она перевела остаток сбережений на отдельный счёт. Назвала его в приложении просто: «только моё». Потом села на кухне и долго смотрела в окно. Возвращаться в пустую квартиру становилось всё труднее. Казалось, стены смотрят с упрёком. Всё там напоминало — его пальто, шум чайника, мамины слова, даже зеркало в прихожей. Возвращаться — значит снова дышать этим воздухом, где больше нет её. Только остатки. Только чужое. А себя прежнюю она уже не чувствовала.

Мама Марины позвонила на выходных. Сначала расспрашивала, как здоровье, как работа, слышно ли что-нибудь от Олега. Потом начала лезть в душу — привычно, как раньше, будто ничего не случилось.

— Приезжай к нам домой. Зачем тебе снимать? Поживёшь, отдохнёшь. Я суп сварила, как ты любишь.

Марина сжала трубку двумя пальцами.

— Не хочу больше объяснять. Ни тебе, ни кому. Я всё потеряла, да. Но я не хочу это рассказывать каждый день за борщом.

Пауза. Потом голос матери стал тише:

— Я просто волнуюсь, Мариш.

— Я знаю. Спасибо.

На следующий день она пошла смотреть комнату — уже несколько дней листала объявления, выбирала, приценивалась. Хотела просто съехать без слов и выяснений — просто чтобы больше не видеть ни его вещей, ни этой квартиры, которая давила, как тяжёлое одеяло в жару. И их семейку — свекровь с её упрёками и полуправдой.

Марина шагнула в новое жилье, комната оказалась светлой, с большой настольной лампой и полосатыми обоями. Хозяйка не задавала вопросов. Только посмотрела на Марину с лёгкой улыбкой и сказала:

— Уютно у вас будет. Видно, с душой вы человек. Это главное.

Марина кивнула. И неожиданно для себя улыбнулась.

Переезд занял полдня. Она забрала ноутбук, документы, пару свитеров, бабушкин плед. Всё остальное оставила — даже кастрюли. Когда ключ от старой квартиры передала хозяйке, вдруг накатила обида, боль от обмана и предательства. Спускаясь, в подъезде — внутри что-то щёлкнуло. Но все уже было позади, нужно было идти дальше.

В первые дни в новой комнате она молчала. Соседи в коммуналке здоровались, проходя смотрели как на статую. Утром слышны были чужие шаги и чайник. Вечером — радио из-за стены.

Олег больше не звонил. Только через пару месяцев пришло сообщение: «Надеюсь, ты успокоилась. Желаю тебе добра».

Она прочитала и не ответила, стало противно. Просто выключила экран. Внутри было пусто. Но впервые — без страха.

На работе коллега на обеде спросила:

— Мари, ты как вообще? Держишься?

Марина посмотрела на неё, потом на кружку чая, из которой поднимался пар.

— Не хочу об этом говорить.

Коллега кивнула. И больше не спрашивала.

В конце месяца она в который раз перевела оплату за комнату — теперь это стало рутиной, но каждый раз внутри что-то откликалось. Вечером, когда сняла пальто и закрыла дверь, вдруг поняла: никто не проверяет, не страхует, не уговаривает. Это её шаг. Только её.

На полке лежал старый ящик с проводами. Среди кабелей и зарядок — флешка. Та самая, металлическая, с царапиной. Олег носил её на ключах.

Марина взяла её в ладонь. Посмотрела. Потом медленно положила в мусорное ведро. Без жестов. Без слов.

Ночью за окном моросил дождь. В комнате было тихо. Только её дыхание. И тёплая стена напротив окна.