Солнце лениво катилось по майскому небу, когда Алла впервые остро ощутила то, что будет преследовать ее всю жизнь – свое глубинное, пронзительное одиночество. Ей было пять лет, и городской парк, где она сидела на краю песочницы, вдруг превратился в сцену спектакля, в котором она оказалась единственным безмолвным зрителем. «Пашка, не лезь на горку без очереди!» – кричала рыжеволосая девочка, хватая брата за штанину.

«Маша-растеряша, смотри, куда идешь!» – одергивал сестренку мальчик с веснушчатым носом. А вот целое семейство, трое детей, как грибы после дождя, разного роста, но удивительно похожие друг на друга. Смеются, ссорятся, мирятся, живут.

Все вокруг были частью чего-то большего. Все кроме нее. «Мама, а почему у меня нет братика? Или сестрички?» – спросила она вечером, когда Нина Петровна, сняв строгий офисный костюм, наконец присела отдохнуть.

Мать на мгновение замерла, ее пальцы, только что перебиравшие бумаги, остановились в воздухе. В глазах мелькнула тень, словно облако, набежавшее на солнце. У всех разные семьи, Аллочка.

Некоторые большие, некоторые маленькие. «Наша!» – «Маленькая, но очень счастливая!» – ответила она, бережно поправляя выбившуюся прядь из ее косички. Тем вечером Алла впервые подслушала разговор родителей.

Приглушенные голоса из кухни прорезали ночную тишину квартиры. Как объяснить ребенку, что больше не получится? – шептала мать. Что мы боролись пятнадцать лет, и даже ее появление было чудом.

«Перестань казнить себя», – хриплый голос отца звучал устало. Мы счастливчики. У некоторых вообще ничего нет.

В свои сорок пять, Виктор Степанович, казался Алле почти стариком. Сидеющие виски, морщины вокруг глаз, вечно усталый взгляд. Но руки, большие, надежные, всегда находили минутку, чтобы подбросить дочь к потолку или соорудить крепость из подушек.

Осознание пришло не сразу, но когда пришло, осталось навсегда. Ее родители слишком поздние, чтобы дать ей то, о чем она мечтала. Их любовь была глубокой, как колодец, но времени и сил оставалось все меньше.

– Барсик, сиди смирно. Тебе не идет быть непослушным братиком. Маленький полосатый котенок вырывался из детской распашонки, которой Алла пыталась его обезвредить.

Глаза бусинки смотрели с немым протестом, но девочка была непреклонна. – Сейчас мы пойдем на прогулку, и ты будешь самым красивым малышом во дворе, – приговаривала она, пока остальные члены семьи – десяток кукол разных размеров – чинно сидели вдоль стены, ожидая своей очереди. У каждой куклы было имя и характер.

Старшая сестра Маша – рассудительная и строгая. Брат Сашка – непоседа и проказник. Близнецы Катя и Петя.

Список продолжался, и с каждым годом семья разрасталась. Виноватые улыбки родителей на дни рождения и Новый год приносили новых родственников – пластмассовых, тряпичных, фарфоровых. Ее комната превратилась в целый мир, где кипела жизнь воображаемого семейства.

Там происходили драмы и примирения, болезни и выздоровления, праздники и будни – все то, чего так отчаянно не хватало али в реальности. В шестнадцать лет мир перевернулся. Не сразу, а постепенно.

Как медленно сходит весенний снег, обнажая неприглядную землю под собой. «Мам, у меня что-то не так?» – вопрос, заданный вскользь после ужина, дался Али нелегко. Алина, подруга Светка, уже год как жаловалась на эти дни.

Одноклассница Ира пропускала физкультуру, держась за живот. Даже Тихоня Марина, младше всех в классе, уже вступила в этот таинственный женский клуб. «Все, кроме Аллы».

«В каком смысле, доченька?» Мать оторвалась от мытья посуды, и в ее глазах промелькнуло беспокойство. «У меня до сих пор нет». «Ну? Месячных?» – последнее слово Алла произнесла едва слышно, будто оно могло обжечь губы.

Тарелка выскользнула из рук матери и разбилась о кафельный пол кухни, разлетевшись на десятки осколков. Точно так же, как вскоре разлетится привычный мир Аллы. Больничные коридоры пахли хлоркой и безнадежностью.

Алла сидела на жесткой кушетке, обтянутой дерматином, и рассматривала плакат на стене, схематичное изображение женской репродуктивной системы. Эти линии и формы казались чужими, инопланетными, будто взятыми из другого мира. «Алла Викторовна?» – равнодушный голос медсестры вырвал ее из оцепенения.

– Проходите. Гинеколог. Женщина с усталым лицом и крашенными в рыжие волосами.

Почти не смотрела на нее во время осмотра. Говорила короткими фразами, словно диктовала заметки в диктофон. «Так, так.

Гипоплазия. Возможно, аплазия. Нужно УЗИ, гормональный профиль, кариотип».

Алла не понимала этих слов, но чувствовала. Они выносят приговор. После были другие врачи, другие кабинеты, холодные приборы и еще более холодные взгляды.

А потом был тот день, серый, как пыль на больничных жалюзи. День, когда пожилой доктор с седыми бровями произнес фразу, разделившую ее жизнь на «да» и «после». Синдром Рокетанского Кюстера-Хаузера.

Врожденное отсутствие матки. Детей иметь не сможете. Мать рядом охнула и стиснула ее руку так сильно, что побелели костяшки пальцев.

А Алла смотрела в окно, где на карнизе сидела серая голубка, нахохлившись под весенним дождем. И думала. Странно, что мир не остановился, что дождь все так же стучит по стеклу, что люди в коридоре все так же куда-то спешат